Визуальное исследование хрупкой природы памяти
Искусство (не) помнить
«Лишение памяти — акт насилия, который можно сравнить с лишением жизни» — отмечала Йоко Огава, японская писательница, автор романа «Полиция памяти», вдохновившего меня на создание проекта о воспоминаниях. В фотокниге «Искусство (не) помнить» я исследую самые болезненные и самые вдохновляющие воспоминания беларусок/ов, собранные и сфотографированные зимой/весной 2021 года. Я хочу ощутить потенциал памяти как пространства, которое принадлежит лишь нам одним — пространства, за которое мы должны особенно бороться и особенно его оберегать во времена цензуры памяти.
Японская писательница Йоко Огава, автор книги «Полиция памяти», изданной у нее на родине в 1994 году и переведенной на английский язык в 2019, рассматривает воспоминания как определяющий фактор личности.
«Лишение памяти — это акт насилия, который можно сравнить с лишением жизни», — отмечает она в недавнем интервью.
«Лишение памяти — это акт насилия, который можно сравнить с лишением жизни», — отмечает она в недавнем интервью.
Действие романа-антиутопии происходит на безымянном острове, жителей которого в условиях жесткой диктатуры время от времени заставляют забывать как определенные предметы, так и обозначающие их слова. То есть, проснувшись рано утром, люди вдруг осознают, что из их ментальной и языковой картины мира исчезли простые слова: например, названия видов птиц или цветов. Контроль за насильственным исчезновением всего, что могло бы напомнить о цензурируемом объекте и стоящем за ним понятии, осуществляет так называемая «полиция памяти». Вламываясь в дома и проводя проверки и обыски, они изымают у людей фотографии, книги, рисунки и дневники, где обнаруживается новое запрещенное слово.
Случайное знакомство с фантастической книгой стало точкой размышления о событиях из более реального мира: фабула обнажила много общего с репрессиями, арестами и судами над людьми, чьи вещи вдруг оказались среди запрещенных в Беларуси в 2020. Сначала в платьях, шарфах, браслетах и даже шторах власти усмотрели «неправильное» сочетание цветов (красного и белого), затем оно и вовсе стало считаться экстремистским, вопреки здравому смыслу и логике - несмотря на историческое значение этих элементов палитры и их присутствие в символике Беларуси в 1918-1919 и 1991-1995. Затем – как в случае с плакатом активистки Ульяны Невзоровой – преследования начались просто за намек на критику системы: постер, с которым девушка проехала несколько минут в столичном метро, содержал надпись «Этот плакат может стать причиной моего задержания».
Огава считает воспоминания «компасом, помогающим ориентироваться в лесу памяти». Беларусские же власти своими действиями активно пытаются изолировать «хранителей новейшей истории», предотвратить появление свидетельств. Проложить по лесу единственную трассу с асфальтом, в чей холодный молчаливый бетон будут укатаны все, кто мог и готов был делиться увиденным. Для японской писательницы книги – «репозитории человеческих воспоминаний», литературу также выделяет в отдельный вид памяти и итальянский философ Умберто Эко, для которого она является так называемой «растительной памятью» (так как в древности страницы когда-то делись из растительных волокон).
«Вне зависимости от своей формы книга позволила письменности приобрести персонализированный характер: она стала фрагментом памяти, пусть даже и коллективной, но отобранной на основе личностных предпочтений,» – подытоживает Умберто Эко.
И мы действительно имеем в арсенале значительный ряд способов бороться с цензурой. Ведь помнить могут люди, передаваемые из поколения в поколения вещи, предметы искусства, устные и письменные истории - и даже заметки в социальных сетях – самом быстром и простом современном способе фиксации пережитого.
Случайное знакомство с фантастической книгой стало точкой размышления о событиях из более реального мира: фабула обнажила много общего с репрессиями, арестами и судами над людьми, чьи вещи вдруг оказались среди запрещенных в Беларуси в 2020. Сначала в платьях, шарфах, браслетах и даже шторах власти усмотрели «неправильное» сочетание цветов (красного и белого), затем оно и вовсе стало считаться экстремистским, вопреки здравому смыслу и логике - несмотря на историческое значение этих элементов палитры и их присутствие в символике Беларуси в 1918-1919 и 1991-1995. Затем – как в случае с плакатом активистки Ульяны Невзоровой – преследования начались просто за намек на критику системы: постер, с которым девушка проехала несколько минут в столичном метро, содержал надпись «Этот плакат может стать причиной моего задержания».
Огава считает воспоминания «компасом, помогающим ориентироваться в лесу памяти». Беларусские же власти своими действиями активно пытаются изолировать «хранителей новейшей истории», предотвратить появление свидетельств. Проложить по лесу единственную трассу с асфальтом, в чей холодный молчаливый бетон будут укатаны все, кто мог и готов был делиться увиденным. Для японской писательницы книги – «репозитории человеческих воспоминаний», литературу также выделяет в отдельный вид памяти и итальянский философ Умберто Эко, для которого она является так называемой «растительной памятью» (так как в древности страницы когда-то делись из растительных волокон).
«Вне зависимости от своей формы книга позволила письменности приобрести персонализированный характер: она стала фрагментом памяти, пусть даже и коллективной, но отобранной на основе личностных предпочтений,» – подытоживает Умберто Эко.
И мы действительно имеем в арсенале значительный ряд способов бороться с цензурой. Ведь помнить могут люди, передаваемые из поколения в поколения вещи, предметы искусства, устные и письменные истории - и даже заметки в социальных сетях – самом быстром и простом современном способе фиксации пережитого.
Память делает нас теми, кто мы есть, она очерчивает и наполняет наше «я», выводит контуры нашего личного восприятия «здесь и сейчас» и формирует ретроспективный анализ прошлых решений и действий. При серьезных нарушениях памяти «я» рассыпается, превращая человека в набор реакций — биологический «этаж», ответственный за сон, питание и обмен веществ.
 |  |  |
Перефразируя метафору Умберто Эко, можно констатировать: душа нации и народа – в ее книгах и произведениях искусства, фиксирующих происходящее «в моменте», от первого лица. Многоголосие отдельных личных историй позволяет следующим поколениям сложить общую картину, «прочесть» большую историю без пафоса монолитного завещания-приказа «подвиг народа в веках», культивирующего с высоты советских памятников в маленьких и незначительных нас вину за необратимость забывания, а с подачи «таких как я». В Беларуси примерами подобных «хранителей воспоминаний» являются Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич с ее «коллажем человеческих голосов», проект «Brest Stories Guide» – цикл документальных аудио-спектаклей в пространстве города, созданных театром «Крылы халопа» и базирующихся на материалах архивов, книжных изданий, фото и интервью со свидетелями событий антисемитских проявлений в 1937–1942.
Естественно, примеры легко также найдутся в книжном и визуальном прошлом и настоящем любой страны, чьи творческие люди берут на себя, возможно порой этого полностью не осознавая, функции тех, кто хочет помочь «помнить лучше». Потому что одинаково страшны и забвение, и мимикрия под правду уверенных в истинности лишь своей версии – верности единственного голоса, готового перекрыть (не важно, крики ли это боли, дорожные анекдоты или еле слышный шепот) истории множества.
Естественно, примеры легко также найдутся в книжном и визуальном прошлом и настоящем любой страны, чьи творческие люди берут на себя, возможно порой этого полностью не осознавая, функции тех, кто хочет помочь «помнить лучше». Потому что одинаково страшны и забвение, и мимикрия под правду уверенных в истинности лишь своей версии – верности единственного голоса, готового перекрыть (не важно, крики ли это боли, дорожные анекдоты или еле слышный шепот) истории множества.
В книге «Кажется Эстер» писательница Катя Петровская приводит знаменитые слова Ольги Берггольц «никто не забыт и ничто не забыто», написанные в память о миллионе жертв ленинградской блокады. Однако, как отмечает исследовательница, хотя «эти слова полагалось носить в сердце, они по всей стране заменяли нам память, от них было не уйти […] они оказались пророческими […] своей скрытой ложью, ведь нас призывали не забывать никого и ничего, чтобы мы тем легче забывали всех, кто забыт, и все, что забыто». В этом неоднозначном заявлении, как кажется, как раз и скрыт тезис, предупреждающий об опасности идеологизации памяти, контроля над личным, уникальным, неповторимым – пусть постоянно меняющимся, мерцающим заплатками времени, но неизменно нашим.
Помнят не бетонные статуи на стерильных пустых площадях, а свечи, зажженные в день, когда решаем помнить – потому что «хочу», а не «должна». Помнят семейные реликвии, передаваемые из поколения в поколения простые предметы быта – «с историей». Помнят, попадая к нам случайно или по особенному символическому скрытому поводу, нужные книги. И мне важно, что в коллективную память жителей моей страны свой вклад сделает и фотокнига «Искусство (не) помнить», соединив в одно документальное высказывание органическую и растительную память: эмоции и воспоминания свидетелей 2020 года – мою личную попытку противопоставить цензуре гуманизма и солидарности самое простое и базовое, чем мы обладаем – наше хрупкое изменчивое «я», наше свидетельство о бытии «здесь и сейчас».
Помнят не бетонные статуи на стерильных пустых площадях, а свечи, зажженные в день, когда решаем помнить – потому что «хочу», а не «должна». Помнят семейные реликвии, передаваемые из поколения в поколения простые предметы быта – «с историей». Помнят, попадая к нам случайно или по особенному символическому скрытому поводу, нужные книги. И мне важно, что в коллективную память жителей моей страны свой вклад сделает и фотокнига «Искусство (не) помнить», соединив в одно документальное высказывание органическую и растительную память: эмоции и воспоминания свидетелей 2020 года – мою личную попытку противопоставить цензуре гуманизма и солидарности самое простое и базовое, чем мы обладаем – наше хрупкое изменчивое «я», наше свидетельство о бытии «здесь и сейчас».
 |  |  |
Мне хотелось, чтобы в проекте "Искусство (не) помнить" взаимодействие со зрителями разворачивалось на двух уровнях: визуальный представляет галерею портретов, сделанных непосредственно во время процессов ЗАБЫВАНИЯ и осознанных усилий его ПРЕОДОЛЕТЬ, а текстовый – погружает в записанные истории, знакомит с содержанием ментального образа за портретом. В фотокниге они в буквальном смысле отражают суть двух противоположных биохимических механизмов. При помощи типографических приемов нарративы собираются из разрозненных слов и обрывочных словосочетаний или, наоборот, рассыпаются на части. Текст становится зеркалом (или помощником) памяти – слова наливаются силой и помнят или, поддаваясь желанию вычеркнуть, теряют контуры и смыслы и пропадают.