"Стою у окна. Дождь. По стеклу размазались капли. Дядька с портфелем идет к желтому "Москвичу-412". В комнате — холодно, отопление включают не раньше пятнадцатого октября." И это только первый абзац. Бум! — и ты уже в 1993, в мире из пластиковых стаканчиков, постеров с дебильным оскалом Шварценеггера на стене вонючей общажной комнаты, зажеванных кассет "Нирваны", косух, ангор и разговоров о самом-главном-ни-о-чем. Козлов ведет туда, вслед за Янкой, по шпалам глаголов в настоящем времени, скупыми тропами коротких предложений, начисто лишенных наречий и прилагательных и визуально сопоставимых с документальными поисками Бориса Михайлова или Игоря Савченко.

«У нас такое показать было бы абсолютно невозможно,» — комментируют вчерашнее открытие выставки Ольги Кирилловой посетители из Беларуси. В напряженной темноте на экране маленькой белой студии в районе Wedding мелькают откровенные кадры нового проекта »Пока ты смотришь на меня…», завершать работу над которым художницу пригласили в европейскую резиденцию. Вместе с куратором, Ольга закончила монтаж небольшого фильма и подготовила экспозицию: в углу комнаты, за плотной театральной шторой — стол с бархатной красной папкой со снимками, еще один проект художницы. И там тоже все смело.

Дебют Кравченко аккуратно ничего не обещает. Повествование сложено из фэйсбучного формата постов без претензий на вечность и читается как небрежный скролл, за которым легко коротать время между остановками, а потом незаметно переключаться, настраивясь на волну чего-то своего. На фоне общего апокалипсического надрыва инфопотока последних лет, акварельная эстетика случайных разговоров, по-житейскому мудрых соседей (исключительно либо бабушек, либо рукастых механиков под мухой) и экспедиций то в лес, то по дрова, то в церковь затягивает — и в беспретенциозность, и как ранку подорожником.

Память — вода в решете. Время идет своим ходом по тропинке в сторону развилки-развязки; воспоминания — неровная ниточка следов. И что же остается потом, после будней по школьному расписанию, после вялых летних месяцев, после коротких вспышек университетских любовей, после планов на если не светлое, то хотя бы не самое темное будущее, после себя, после зачем?
А вот плёнки 1988-го помнят больше, собирая через стекло фотоувеличителя расплёсканное по пути. И вот в этой рамке-пригоршне уже почти даже четкий образ.

Глухими вечерами воспоминания являются без приглашения — не нарушая хрупкий баланс расставленных по очередному, привычно временному, жилью предметов, просачиваясь через их тонкую геометрию («А я твои вещи в комнате не трогаю — все на местах, только пыль протираю»). Также незаметно приучились они заполнять свободное пространство в вагоне. Устраиваются по-хозяйски — ехать почти час в одну сторону, — что-то нашептывают, подмешивают, переключают. И вот ты уже в совсем другом путешествии. В обратную сторону по синей ветке.

«2022 стал самым лучшим годом в моей жизни!» — с полувздохом признаешься ты в Instagram, которым, наконец, научилась пользоваться. «Выставки в Минске, в Молодечно, Пуховичах, культурные поездки в Москву...», — перечисляешь с гордостью. А я перечисляю политзаключенных в Беларуси, чье число в 2022-м перевалило за тысячу, перечисляю десятки текстов, написанных с момента отъезда, вспоминаю четыре переезда, предательство коллеги и несчастный случай, приведший к гибели хорошего человека. Я не сделала обо всем этом ни одного поста или сториз. А вместо формулы счастья все еще ищу формулу внутренней свободы. Формулу продуктивной ответственности за тех, кто оставался в Беларуси, — в настоящей тюрьме, за пределами пузыря мнимого комфорта. В который некоторые беларусы так заигрались, что поверили.

"Эмиграцией сегодня никого не удивишь," легкомысленно бросает фразу турецкая писательница и журналистка в изгнании Эдже Темелкуран в недавнем интервью блогу с неоригинальным названием "The Book of My Life". "Мы вообще сейчас живем в век кочевников".
Не знаю, как весь мир, но беларусы, здаецца мне, навострили лыжи еще до того как это стало мэйнстримом: только по приблизительным подсчетам, спасаясь от репрессий (или перестраховываясь), после 2020 страну покинуло более полумиллиона человек. [...]

Поэтому неудивительно, что эмиграция, со всеми вытекающими последствиями, стала плотно присутствовать в текстах, публикуемых беларусами в Европе. Наращивая блогерский опыт или перемещаясь в более мемуаро-центрированную около-ностальническую плоскость — способы попадания в точку выхода книги могут быть разными, — номады-экстремисты преследуют одну цель: пытаются облечь в слова сложный уникальный опыт вынужденного поиска и пересборки себя.

«Говорите по-нормальному» – хотя бы раз приходилось слышать многим из тех, кто использует беларуский как язык повседневного общения. «Нормально» значит по-русски.

Несмотря на то, что, согласно Конституции Республики Беларусь, государственных языков в стране два, вытеснение беларуского изо всех сфер общественной жизни носит системный характер. [...] По сравнению с цифрами переписи 2019 года, доля беларусов, считающих беларуский родным, снизилась на 20%, а тех, кто говорит на «мове» дома, сегодня – минус миллион с хвостиком. Понимая, что около 500 000 беларусов в настоящее время живут в вынужденной эмиграции, предположу, что беларуский эти дни чаще звучит на улицах Польши, Украины и Грузии.

Персонажи чем-то зацепивших книг или фильмов, учительница, вдохновившая на решение, и случайный вожатый последней смены ненавистного лагеря, вдруг подсказавший правильные слова… Если повезет, вспомнившая о твоем существовании мама или дедушка с чертежом огорода, который неожиданно покажется годным и для планирования жизненного пути.

С детства мы окружены ими – примерами для подражания или «ролевыми моделями», как их называют психологи. Близкими и незнакомцами, глядя на которых мы понимаем, что с нами все окей: в этой лодке на ту сторону безумия мы не в полном одиночестве, а с парочкой «значимых других», – желательно на веслах.