Со временем, меняя города на воспоминания, начинаешь понимать, что земля не такая уж и большая, а карту мира, казавшуюся в детстве шире ковра в торжественном музее бабушкиной спальни, при некотором усилии и тонкости бумаги, можно запросто сложить квадратиком во внутренний карман бессменной демисезонной куртки.

Города не такие уж разные, как их расхваливают дорогие путеводители, наряженные в красочные обложки. В каждом обязательно найдётся кафе с элегантным пожилым барменом с улыбкой Майкла Кейна, книжный, пахнущий библиотекой из советского детства, мост с ржавыми замочками в виде сердечка и фразами, где обязательно фигурирует слово «навсегда», и вокзал с растерянной девушкой запнувшемся на одну пуговицу пальто.

В каждом городе есть бар, где кто-то меряет время страницами и остывающим кофе; на каждой странице - грусть чьего-то отправления и радостный всплеск возвращения. Маттео Буссола считал их перевертышом-янусом: у каждого отправления есть своё возвращение, а любое возвращение предполагает отъезд из места, которое, пусть и недолго, было чьим-то вторым домом.

Со временем, меняя города на воспоминания, множишь число мест, которые называл домом. Продолжаешь коллекцию прописок на квадратике бумажки во внутреннем кармане. Расширяешь список альтернативных жизней, в которые каждый раз с удовольствием поселяешься - стоит лишь выяснить местоположение работающего допоздна магазина, пароль от вайфая и скамейку с лучшим видом на море. Режим быстро подстраивается под расписание заката, соседка с лестничной площадки начинает здороваться, а продавец из продуктового - прощать сдачу. Домами их делает не только привычка, но и ты сам. Присутствие в координатах местного созвездия - чувство, что тебя знают, что тебя ждали. Но новые дома, как подростковые влюбленности, имеют короткую память. Ещё сегодня приручают полуночными окнами домов напротив, а завтра, с такой же бесстыжей откровенностью, обменяют (когда-то твою) постели и (когда-то твой) любимый письменный столик на террасе на восторженные «Ох, какой милый интерьерчик!» нового путешественника.

Эти дни я так много говорю и вижу фотографий, что самой все меньше хочется доставать камеру из сумки. Хочется зарыться в одеяла слов, укрыться сложноподчиненными предложениями, подоткнуть под матрас абзацев непослушные уголки причастий. Ограничить рамкой кадра плавные ритмы случайных квартирных натюрмортов, убаюкать себя гаммами лестничных клеток, усмирить внутренний хаос изящной перекличкой витражей и узора на мраморном полу подъезда.

Плыть по течению города, переходить дорогу (и - случайно - чью-то жизнь) лишь по правилам, синхронизировать пульс под стук местного светофора, под хруст перелистываемой страницы - не бояться молчания, растекающегося по кухне словно кипяток, предательской трещиной проколовший по центру новую тарелку.

Звук замершего голоса вдруг стрельнет по окну кухни, соскользнув в откровение, которое не знаешь, как слушать дальше. Настраиваешься на волну - и наблюдаешь, не подаешь вида, стараешься не стесняться дрожащих пальцев. У всех книг есть последняя страница. У всех пленок рано или поздно заканчиваются кадры.

Закрываешь дверь, переводишь дыхание, возвращаешься в город. Городу не нужна твоя фотография, он равнодушен к позам и объективам - ты можешь посвятить ему сколь угодно слов. Единственное, что он может тебе дать - еще одну ночь в своей компании.

Мне нравится наблюдать за шведскими туристками. Седые, аккуратные, с брошками, камеями и жемчугом, неуловимо похожие одновременно на Шарлотту Рэмплинг и Мэрил Стрип, подолгу стоящие у акварели с советским ковром, вальяжно раскинувшемся на турникете, покупающие сувениры себе, а не внукам. Нравится наблюдать, как они, с нескрываемым наслаждением, пьют испанскую каву в бокалах с аристократической испаринкой льда на стеклянном брюшке, как снимают на айфон Родченко и Миро, как выбирают бумажные салфетки или керамические подставки с котиками "под горячее" в магазине сувениров, наверняка придумывая красивые уютные посиделки с супругом (или молодым африканским другом).

Завораживает из грациозная неспешная старость, роскошь разговора длиной в пару часов, бездонность эспрессо, медитация пасьянса взглядов. Внутренний лувр воспоминаний.

Как же так получается, что о чем бы мы не писали, о чем бы не читали, подчеркивая простым жирным карандашом трогающие нежной полуночной листвой ветки мыслей-сожалений, что бы не примечали в уголках обращенных на нас взглядов взрослых незнакомых мужчин, что бы мы не чувствовали в случайных неуклюжих прикосновениях незнакомцев в автобусе на неизвестном новом маршруте urbano-suburbano, мы все время безудержно и всенепременно находим, встречаем, сталкиваемся, больно, лбами с самими собой.

Вот, в этом не принадлежащем тебе взгляде, глянь - опять ты. В этом вышитом бантике на итальянских занавесках, в этой попытке быть, немножко взрослой, но несобой. В этом немного пьяной походкой идущем коте на раскаленной некрыше, в этом томном солнце над надменными Альпами, в этом дне, слегка уже без забытого в неге лености начала и, определенно, сейчас, в бесконечном поджидающего где-то на донышке последнего абзаца, конца.